что они – великие вдохновители безмятежности, запертой в поэтике вечного движения, но не я, не я!
Я знал с той редкой степенью интуитивной несомненности, что не справлюсь с таким жестоким и далеким путем, что получу травму, что навсегда останусь с грузом непереносимой пустоты внутри. Нет, я не мог, не мог поехать вместе с кафе. Я остался в Золотых Кронах.
Что именно будет открываться в помещении «О вновь найденном», окончательно еще не решили, но мне сказали, что Центр предоставил на рассмотрение дому несколько заявок об открытии «карманных» баров. На собеседованиях меня попробовали убедить в том, что уютное заведение под окнами, где в любое время суток угощают авторским пивом, понравится жителям улицы ничуть не меньше кафе-кондитерской и отсюда никуда не уйдет чай. Но уж во что, во что, а в сказки о том, что со сменой формата может остаться неизменной атмосфера я, конечно, не верил. Точнее… тот неуловимый оттенок собственной души дома, та легкая поволока, дымка, та вуаль, что и позволяет нам молча наслаждаться моментом – слышать протяжную светлую нотку нежности внутри себя, отдыхать душой… она возможна только при наличии всех составляющих интерьера, меню и персонала, только так. О нет, нет, эта определяющая толика волшебства никак не могла сохраниться со сменой формата.
В чайнях эта мистическая блестка есть неизменно. В кофейнях – почти всегда (существуют исключения, когда напитки в них продают только на ход ноги, в этих мерзких теплосберегающих стаканах). А вот в отношении баров и ресторанов – как знать, тут все зависело от мастера заведения, хозяев зала и чайного мастера. Я же никого из нового заведения по понятным причинам знать не мог и потому не решился согласиться не глядя.
Далеко в будущем я планировал открыть собственное заведение: я много и часто думал о нем, откладывая деньги на аренду, и даже иногда с ленцой просматривал рынок помещений ближе к центру города, но пока мне еще не доставало средств на толковое открытие, а кое-как я делать не собирался. Я…
– Пожалуйста, – процедил сквозь зубы мой коллега, с каждым звуком давая понять, насколько сурово я истязал его своей топотней, снова (совершенно невольно!) поднятой, стоило лишь мне уйти в свои мысли.
Я присмирел. Устыдился безмерно. Прижал гребень, скорбно улегся на холодный металл полки и положил морду на скрещенные лапы. Я хотел в чай. Очень, очень хотел внутрь чая. Но последний напиток «О вновь найденном» уже подало! Двери закрыты навсегда, а чайные и кофейные машины уже наверняка паковались для долгой дороги. Сотрудники уходили на новые назначения и…
До меня донесся звук шагов. Я встрепенулся, и в этот же момент дверцы шкафчика отворились. Хозяйка зала позвала меня, постучав по полке. (У чайных дракончиков нет литеральной части имен, только номенклатурная, поскольку позвать нас, когда мы внутри чая, приложив одни лишь вокальные усилия, почти невозможно. В то время как стук по стенкам сосуда мы воспринимаем прекрасно.)
Итак, меня позвали на назначение.
Я отвернулся к стене. Я не пошел. Я не знал точно почему, но очень отчетливо чувствовал, что все очень плохо. Что мне не понравится новая работа, что я ошибся и следовало соглашаться на бар. Ладно уж – нашел бы я там какую-никакую частичку чарующей неги и толику хрупкого волшебства. Но меня позвали второй раз, и оставаться погруженным в свою печаль представлялось совершенно невежливо.
Тяжело поднявшись на лапы, сокрушаясь от каждого мельчайшего шороха, что производили при соприкосновении друг с другом мои чешуйки-насытители, я горестно поплелся к краю.
Меня звала низенькая, но ладненькая для своих преклонных лет госпожа Гейраанн, мастерица кафе. Она ласково улыбнулась мне и подставила огрубевшие от прожитых лет ладони, чем заставила волну отчаянья у меня внутри взметнуться до предела. Я не стерпел и отвернулся опять.
– Если мне не понравится новое назначение, то я все равно откажусь, – напомнил ей я, – и не думайте, что это «третье – значит, по судьбе» работает. Это просто поговорка, суеверие!
– Так говорят потому, – мягко укорила меня мастерица, улыбнувшись с некоторой долей особенного кокетства, доступного только добрым старушкам в чепцах, – что третье назначение – обязательное, пока тебе не подберут место работы по вкусу. Ты же умрешь без чая, мой дружок. Третье – по судьбе.
– Я не соглашусь на эту работу, нет, – обратил я к ней вопль отчаянья своей драконьей души. – Все неправильно, следовало мне ехать с вами куда глаза глядят или оставаться здесь, с баром. Я думаю, что все же останусь с баром. Пусть будет бар!
– Здесь не будет бара, мой родной, – доверительно сообщила мне госпожа Гейраанн, – здесь откроют модный салон женских платьев и чай подавать не станут, только игристое.
Я ощутил острый приступ экзистенциального страха, какой, наверно, испытывают перед прыжком в ледяную воду.
Воспользовавшись этой заминкой, госпожа Гейраанн аккуратно взяла меня в руки и бережно поставила на прилавок, показавшийся мне совсем пустым без милых крохотных разноцветных безе, обычно расположенных перед ликровой заводью, где расплачивались клиенты. И я, вместо того чтобы посмотреть на механоида, пришедшего за мной, порывисто оглянулся назад, на зияющие холодом глазницы витрин, еще недавно заполненные банками с ароматными чайными купажами.
– Холодно так за окном, но говорят, что если уж снег пошел, то станет полегче, – улыбнулась госпожа Гейраанн, обращаясь к кому-то поверх моей головы. – Знаешь, мы убрали еще не все машины: сделать тебе чаю в дорогу, милый?
– Да! – воскликнул я, потому что больше не мог находиться вне чая. Одновременно с этим я обернулся на своего нового нанимателя и молча лег на прилавок от слабости в лапах.
Лица его я не разглядел, как и не услышал ни его радостного согласия угоститься, ни смущенного лепета мастерицы Гейраанн, нахваливавшей мои деловые качества. Все это пролетело мимо меня, я даже с чувством мрачного узнавания смерил взглядом ужасный, гробоподобный термосберегающий стакан, в который мне скоро предстояло залезть.
А все потому, что на куртке пришедшего за мной паренька я увидел логотип стадиона и рядом – эмблему одной из довольно известных легкоатлетических команд, чьего витавшего то и дело на слуху названия я, само собою, не помнил.
Стадион! Мне дали третье, то, что, как говорят, «по судьбе», назначение в эту обитель бессмысленности и суеты. Где мне предстоит коротать часы своей жизни? В грязной передвижной палатке для болельщиков, где мне придется насыщать чай в огромном бездонном, бездушном баке кипятка? В этой мерзкой, до чесотки мерзкой, кафешке, штурмуемой во время перерыва пьяной толпой, требующей
